Давно собиралась написать этот пост, но вначале хотела к 14 декабря, когда у папы был ДР, не успела… Пусть будет сейчас.
читать дальшеПервый инфаркт у него случился, когда ему было 44, потом был еще один и два или три инсульта. Нет, это пост не о болезнях, а совсем наоборот. Папа прожил до 74-х, причем в последние лет десять практически тащил за шиворот свой организм, находившийся в состоянии «столько не живут» — за счет одной силы воли. Или, скорее, силы духа.
По врачам не ходил. Вначале после инфаркта состоял на учете в поликлинике, но потом поругался с врачом после 2-х часовой очереди, врач ему сказала: «Ну, тогда я снимаю вас с учета!» — а он развернулся да и ушел, и больше туда не приходил. Забил на это, только принимал таблетки для сердечников, которые можно было купить, не заморачиваясь с рецептами. «В поликлинику, не знаю зачем, но надо»(С) — это было не для него, это вызывало у него отторжение, словно та самая «тропа болотная» из песни Щербакова, которая «смерти злей». Не хотел он вести такой образ жизни, и никакое коллективное бессознательное, которое затягивает и переформатирует многих других, не смогло с ним справиться.
Жил он очень активно: все время что-то делал, чинил, кому-то помогал, находил какие-то заработки (в 90-е, после того как ушел с работы на пенсию), читал (главным образом фантастику), гулял с внуками. Никогда не жаловался на здоровье, только если кто-нибудь спрашивал, как он себя чувствует, отвечал: «Делаю вид, что хорошо». После тяжелого инсульта заново научился говорить и писать, причем вернул полностью свой прежний красивый четкий почерк, хотя вначале мог только закорючку вывести, и то с трудом. Но — решил вернуть и вернул.
В последний день своей жизни съездил к маленькой внучке на Уралмаш, а когда вернулся, ему стало плохо, и он ушел. Наверное, ему еще по дороге стало плохо, но он все равно добрался до дома, поднялся на пятый этаж (без лифта), чтобы не упасть на улице — это было вполне в его духе.
Он напоминал человека, работающего за раздолбанным компьютером с медленным и зараженным вирусами софтом. Мозг, как физический орган, и тело вконец изношены и больны — но кроме них есть еще он сам. Меня его пример убеждает в том, что человек не сводится к набору биохимических реакций (если что, я агностик). Ну, не сможет так набор биохимических реакций, если больной организм с полумертвым сердцем и забитыми сосудами, по логике вещей, давно уже должен был сойти с дистанции.
И еще — папа находился вне времени. Не чувствовал себя человеком определенной возрастной группы с необходимыми для этой группы базовыми признаками. Оставался собой. Физический износ организма — это не повод, чтобы перестать быть собой, отказаться от себя и взамен надеть предлагаемую социумом маску, которая, с одной стороны, приводит человека в соответствие с ожиданиями этого самого социума (хреновыми, надо сказать, ожиданиями), а с другой стороны, работает, как компьютерный вирус, и постепенно человека сжирает, заменяя собственные характеристики личности на характеристики, заданные маской. У кого есть пожилые родственники, те поймут, о чем я. Это очень грустно и, если разобраться, страшно, с моей мамой это произошло, а с папой — нет, он этой пакости не по зубам оказался. Причем у него не было подхода «мне столько лет, на сколько я себя чувствую» — кстати, это ведь тоже замаскированная ошибка, потому что опять же привязка к цифрам (столько — на сколько, отцепиться от крючка «столько» и зацепиться за крючок «на сколько»). А он просто шагнул в сторону — не знаю, осознанно он это сделал или само получилось, потому что у него иначе и быть не могло. Забил на цифры и до конца был собой, несмотря на поток времени, несмотря на износ тела. Если в чем-то менялся, это были его личные внутренние перемены, безотносительные к вирусам и маскам.
Владимир Николаевич Коблов, 1928-2002. Советский инженер из 60-х, работал в НИИ Автоматики, которое сейчас носит имя Семихатова. Инженер-конструктор первой категории, на работе его ценили. А вне работы мог починить и смастерить вручную всё что угодно. Любил фантастику, особенно Стругацких, Брэдбери, Саймака.
По восточному гороскопу он был Дракон, и в жизни тоже вполне себе Дракон. У нас были сложные отношения, все-таки он был авторитарным человеком, из-за этого мы нередко конфликтовали. Хотя он менялся, в последние годы стал мягче, и его авторитарность сменилась на спокойную терпеливую мудрость. Очень жалею, что мы с ним так и не поговорили по-настоящему, но в то время, когда он ушел, я до общения «по-настоящему» еще не доросла. Когда о нем думаю, он мне обычно вспоминается молодым, черноволосым — каким был лет в сорок, даже если вспомнившееся событие относится к более позднему периоду.
Любая информация в этом дневнике предназначена только для лиц старше 18 лет.
читать дальшеПервый инфаркт у него случился, когда ему было 44, потом был еще один и два или три инсульта. Нет, это пост не о болезнях, а совсем наоборот. Папа прожил до 74-х, причем в последние лет десять практически тащил за шиворот свой организм, находившийся в состоянии «столько не живут» — за счет одной силы воли. Или, скорее, силы духа.
По врачам не ходил. Вначале после инфаркта состоял на учете в поликлинике, но потом поругался с врачом после 2-х часовой очереди, врач ему сказала: «Ну, тогда я снимаю вас с учета!» — а он развернулся да и ушел, и больше туда не приходил. Забил на это, только принимал таблетки для сердечников, которые можно было купить, не заморачиваясь с рецептами. «В поликлинику, не знаю зачем, но надо»(С) — это было не для него, это вызывало у него отторжение, словно та самая «тропа болотная» из песни Щербакова, которая «смерти злей». Не хотел он вести такой образ жизни, и никакое коллективное бессознательное, которое затягивает и переформатирует многих других, не смогло с ним справиться.
Жил он очень активно: все время что-то делал, чинил, кому-то помогал, находил какие-то заработки (в 90-е, после того как ушел с работы на пенсию), читал (главным образом фантастику), гулял с внуками. Никогда не жаловался на здоровье, только если кто-нибудь спрашивал, как он себя чувствует, отвечал: «Делаю вид, что хорошо». После тяжелого инсульта заново научился говорить и писать, причем вернул полностью свой прежний красивый четкий почерк, хотя вначале мог только закорючку вывести, и то с трудом. Но — решил вернуть и вернул.
В последний день своей жизни съездил к маленькой внучке на Уралмаш, а когда вернулся, ему стало плохо, и он ушел. Наверное, ему еще по дороге стало плохо, но он все равно добрался до дома, поднялся на пятый этаж (без лифта), чтобы не упасть на улице — это было вполне в его духе.
Он напоминал человека, работающего за раздолбанным компьютером с медленным и зараженным вирусами софтом. Мозг, как физический орган, и тело вконец изношены и больны — но кроме них есть еще он сам. Меня его пример убеждает в том, что человек не сводится к набору биохимических реакций (если что, я агностик). Ну, не сможет так набор биохимических реакций, если больной организм с полумертвым сердцем и забитыми сосудами, по логике вещей, давно уже должен был сойти с дистанции.
И еще — папа находился вне времени. Не чувствовал себя человеком определенной возрастной группы с необходимыми для этой группы базовыми признаками. Оставался собой. Физический износ организма — это не повод, чтобы перестать быть собой, отказаться от себя и взамен надеть предлагаемую социумом маску, которая, с одной стороны, приводит человека в соответствие с ожиданиями этого самого социума (хреновыми, надо сказать, ожиданиями), а с другой стороны, работает, как компьютерный вирус, и постепенно человека сжирает, заменяя собственные характеристики личности на характеристики, заданные маской. У кого есть пожилые родственники, те поймут, о чем я. Это очень грустно и, если разобраться, страшно, с моей мамой это произошло, а с папой — нет, он этой пакости не по зубам оказался. Причем у него не было подхода «мне столько лет, на сколько я себя чувствую» — кстати, это ведь тоже замаскированная ошибка, потому что опять же привязка к цифрам (столько — на сколько, отцепиться от крючка «столько» и зацепиться за крючок «на сколько»). А он просто шагнул в сторону — не знаю, осознанно он это сделал или само получилось, потому что у него иначе и быть не могло. Забил на цифры и до конца был собой, несмотря на поток времени, несмотря на износ тела. Если в чем-то менялся, это были его личные внутренние перемены, безотносительные к вирусам и маскам.
Владимир Николаевич Коблов, 1928-2002. Советский инженер из 60-х, работал в НИИ Автоматики, которое сейчас носит имя Семихатова. Инженер-конструктор первой категории, на работе его ценили. А вне работы мог починить и смастерить вручную всё что угодно. Любил фантастику, особенно Стругацких, Брэдбери, Саймака.
По восточному гороскопу он был Дракон, и в жизни тоже вполне себе Дракон. У нас были сложные отношения, все-таки он был авторитарным человеком, из-за этого мы нередко конфликтовали. Хотя он менялся, в последние годы стал мягче, и его авторитарность сменилась на спокойную терпеливую мудрость. Очень жалею, что мы с ним так и не поговорили по-настоящему, но в то время, когда он ушел, я до общения «по-настоящему» еще не доросла. Когда о нем думаю, он мне обычно вспоминается молодым, черноволосым — каким был лет в сорок, даже если вспомнившееся событие относится к более позднему периоду.
Любая информация в этом дневнике предназначена только для лиц старше 18 лет.
@темы: мой папа
Светлой памяти.
У меня вот дедушку инсульт первый раз хватил уже за семьдесят. Насилу откачали (деревня все ж, пока то се, пока довезли, лечение было ненадлежащее). Парализовало левую часть тела. Заново научился ходить, говорить, писать, делать мелкую работу. Хоть сам уже инженерничать и строить не мог, вовсю советовал строителям, как перестраивать старый деревенский дом. Голова-то работала, бабушке дельные рекомендации давал.
А через несколько лет одной осенней ночью его ударило второй раз, и наутро его не стало.
Strannytsa, и твоему дедушке светлая память. Вот пока есть (и будут) такие люди, всё не безнадежно)
книжанка, да, и у нас с папой всё дело было в этом... Хороших путей ему там, где он сейчас.